Заболеть может кто угодно
Бесспорных факторов риска в детской онкологии на сегодня не выявлено. И хотя ситуация тщательно изучается и мониторится — почему у детей возникает рак, не знает никто. Это не зависит ни от географии, ни от цвета кожи, ни от достатка семьи. Влияние наследственности пренебрежимо мало и составляет около 1 процента. Заболеть может кто угодно. Зато доподлинно известно, что детские формы рака в корне отличаются от взрослых. Они, как и сами дети, молодые. С одной стороны, прыгучие, как котята, с другой — их и убить проще, чем матерое животное.— Я иногда слышу, что главная проблема детской онкологии — запущенность, — рассказывает замдиректора по научной и лечебной работе Института детской онкологии и гематологии РОНЦ имени Н.Н. Блохина профессор Георгий Менткевич. — На самом деле, детские формы принципиально другие. Они агрессивнее, и их сложно не заметить. Как вы сможете не обратить внимание на огромную опухоль у ребенка или на слабость, переходящую в апатию? Запущенность, конечно, важна, но не в первую очередь. Основная форма детского рака — лейкозы, а это уже с самого начала запущенные больные, потому что злокачественные клетки находятся в крови и костном мозге. Тем не менее большая часть детских онкологических заболеваний очень чувствительны к химиотерапии. В отличие от взрослой онкологии, где при запущенных формах речь идет лишь о продлении жизни пациента, детский рак излечивается полностью в 70-75 процентах случаев. При лимфогранулематозе — болезни Ходжкина — если грамотно лечить больного, шансы на выздоровление 90 процентов. Лечение нефробластомы (детский вариант опухоли почки) вообще дает 99 процентов успеха при минимальном вмешательстве. Есть, к сожалению, и формы с плохими перспективами, как нейробластома IV-й стадии или глиобластома, но в большинстве случаев после лечения мы имеем здорового ребенка, к которому болезнь не возвращается 10-20-30 лет. Более продолжительных исследований не существует.
Продали все, что смогли
— Летом 2013 года мы были на море, — рассказывает мама Артема Коваля Татьяна. — Там заметили, что ребенок до странности вял, не купается. Через неделю у него появилась постоянная тошнота и периодическая рвота. Мы вернулись в родную Рыбницу в Приднестровье и побежали по врачам. Две недели анализов, УЗИ и рентгенов — и никакого диагноза, даже никаких догадок. Артему было 11 лет, ему с каждым днем становилось хуже. Поехали в Кишинев, в НИИ охраны здоровья матери и ребенка. Там еще несколько дней постоянных обследований, и в результате 11 возможных диагнозов — то есть снова никто ничего не мог понять. В конце концов, предположительный диагноз — рак желудка. Артему вскрыли брюшную полость — новообразования были везде — лимфома Беркитта. Прооперировали, вырезали часть толстого и тонкого кишечников, зашили, положили в реанимацию, пригласили онкологов. Онкологи сказали, что после реанимации нужна будет химиотерапия.
Пока Артем был в реанимации, родители пять дней выясняли, где смогут помочь их сыну. Остановились на Институте детской онкологии и гематологии РОНЦ имени Н.Н. Блохина. Связались, отправили результаты анализов и обследований, получили рекомендуемый протокол лечения. Пошли с этим протоколом к кишиневским онкологам, но те развели руками — не было у них таких условий, технологий и опыта. Предложили протокол попроще. Тогда Татьяна взяла Артема и с риском для его жизни улетела в Москву. А Александр Коваль, папа, бросился искать деньги — лечение в Москве стоило 3 миллиона рублей.